Неточные совпадения
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не
съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек
дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо
по человечеству рассудить.
Двадцать верст промелькнули незаметно, и когда пошевни Таисьи покатились
по Самосадке, в избушках еще там и сям мелькали огоньки, — значит, было всего около девяти часов вечера. Пегашка сама подворотила к груздевскому дому —
дорога знакомая, а овса у Груздева не
съесть.
Говядина нынче
дорогая, хлеб пять копеек за фунт, а к живности, к рыбе и приступу нет… А на плечах-то чин лежит, и говорит этот чин: теперь тебе, вместо фунта, всего
по два фунта
съедать надлежит!
1833 года, в восьмой день февраля, выехал с попадьей из села Благодухова в Старгород и прибыл сюда 12-го числа о заутрене. На
дороге чуть нас не
съела волчья свадьба. В церкви застал нестроение. Раскол силен. Осмотревшись, нахожу, что противодействие расколу
по консисторской инструкции дело не важное, и о сем писал в консисторию и получил за то выговор».
Он дал мне некрупную ассигнацию и отпустил от себя, потому что новые толпы просителей ожидали его. Я не шел домой, а летел, точно у меня выросли сзади крылья.
По дороге я забежал в Палкин трактир и разом
съел две порции бифштекса.
Незаметно подошел успенский пост, а за ним скоро и день свадьбы, которую,
по настойчивому желанию Егора Семеныча, отпраздновали «с треском», то есть с бестолковою гульбой, продолжавшеюся двое суток.
Съели и выпили тысячи на три, но от плохой наемной музыки, крикливых тостов и лакейской беготни, от шума и тесноты не поняли вкуса ни в
дорогих винах, ни в удивительных закусках, выписанных из Москвы.
Но все это как-то странно кончилось:
по дороге он зашел в кондитерскую,
съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении.
Отдохнул, лепешку
съел. Нашел камень, принялся опять колодку сбивать. Все руки избил, а не сбил. Поднялся, пошел
по дороге. Прошел с версту, выбился из сил, — ноги ломит. Ступит шагов десять и остановится. «Нечего делать, — думает, — буду тащиться, пока сила есть. А если сесть, так и не встану. До крепости мне не дойти, а как рассветет, — лягу в лесу, переднюю, а ночью опять пойду».
— Давай, пойдем вместе
по дороге. Кого первого встретим, спросим: забывается ли старая хлеб-соль, или помнится? Если скажут: помнится, — я пущу тебя, а скажут: забывается, —
съем.
Она низко наклонилась над чашкою, чтоб Лестман не видел ее лица, а сама думала: «Всем, всем им нужно одного — женского мяса: душу чужую
по дороге съедят, только бы добраться до него…» Она резко и неохотно стала отвечать на вопросы Лестмана, но он этого не замечал. Помолчит, выпьет стакан чаю и расскажет, как он в Тапсе собирал муравьиные яйца для соловьев.
Помню мучительную
дорогу, тряску вагона, ночные бреды и поты; помню, как в Москве, на Курском вокзале, в ожидании поезда, я сидел за буфетным столиком в зимней шубе в июньскую жару, и было мне холодно, и очень хотелось
съесть кусок кровавого ростбифа с хреном, который я видел на буфетной стойке. В Туле мама
по телеграмме встретила меня на вокзале. Мягкая постель, белые простыни, тишина. И на две недели — бред и полусознание.
«Не моему принципалу чета, — повторял он на дрожках
по дороге на Ильинку. — Этот — Руэр, и лицо-то такое же, точно с юга Франции. Он Калакуцких-то дюжину
съест. Надо его держаться…»